Вначале идет каменный коридор - высокий, но тесный, не шире метра. Он полого уходит вниз, под толщу горного склона.
Стены и свод грубо выбиты в камне, но пол устилют ровные плиты. Кое-где даже со следами стершегося узора. Там сухо и чисто, словно только что подмели. И запах – словно не в подземелье, а от камней, согретых солнцем.
Вниз ведут крупные, плохо отесанные ступени. Их шестнадцать. Потом опять идет наклонный туннель.
Коридор уперается в стену. На стене мозаика – большой портрет старого человека с прямыми седыми волосами. Человек положил узловатые пальцы на широкую перекладину меча, подбородком уперся в головку рукояти и устало, но пристально смотрит на подходящих. Белки его глаз выложены из кусочков перламутровых раковин и белели свежо и чисто. А зрачки – глубокие и грустные. Глаза – в темных впадинах, да и все лицо темное... Местами тускло-цветные камешки мозаики осыповшиеся, одна щека совсем исчезла. От этого лицо казжется еще печальнее. Но суровости в нем нет.
Слева был прямоугольный проход. И опять несколько ступеней вниз. И там – большая квадратная комната. Здесь не было полного мрака. В полукруглые, прорезанные у потолка окна проникал желтоватый рассеянный свет – словно много раз отраженные и потерявшие силу солнечные лучи.
Сумрачные фрески расцветают на свету. Переплетенные деревья, белые птицы, размахнувшие на полстены крылья; вздыбленные кони, воины среди зубцов крепостной стены. И лица – старые и совсем детские (но все равно неулыбчивые)...
Была и такая мозаика - высокий безбородый старик – с тем же мечом, что на первой мозаике, в темно-вишневом плаще – стоит среди сумрака и созвездий. Прямой, со сжатым ртом. Одной рукой опирается на меч без ножен, другую выкинул над собой – ладонью вверх и вперед. Он будто останавливает какую-то идущую из пространства опасность.
     Старик защищает не себя, он держит руку над мальчишкой.
     Мальчик – худенький, с проступившими под кожей ребрами – беззащитный в своей наготе, как бледно-желтый росток на кромке гранитного обрыва. Но он не боится. Он верит в оберегающую силу Хранителя. Он, в отличие от всех других, кто есть здесь на стенах, даже слегка улыбается. Лицо мальчишки запрокинуто. Встав на цыпочки, он тянется вверх и сплетает над головой пальцы своих ладоней. Словно прикрывается от невидимых лучей и в то же время стремится им навстречу.
Кое-где кусочки мозаики вывалились, и тело мальчика словно пробито кубическими пулями. Но он все равно беззаботный и живой.
За коротким коридором естьеще одно помещение. Вот уж действительно храм! Большой восьмиугольный зал. Точнее, квадратный, но со срезанными углами – четыре стены широкие и четыре узкие. В узких прорезаны окна-щели, в них тоже сочится отраженный от камней свет. По стенам опять же нарисованы лица, крылья, лошадиные головы и складки одежд. В нише у самого пола лежат громадные стеклянные колбы. Разбитые.
В другой нише тежит метровая медная дуга с делениями, а рядом черное, видимо чугунное, колесо.
Стены, сужаясь, переходят в сводчатый потолок. Однако в центре храма потолка нет – пространство уходит вверх широкой цилиндрической пустотой. Как в церкви с круглой башней, увенчанной куполом. Но от края зала, от стены, всю внутренность башни и купола не разглядеть. Видны только нижние края узких окон, в которые идет все тот же нерешительный полусвет.
Посреди храма поднимается круглый постамент из камня.
Наверху купола нет. Вместо него – небо. Высокое, густо-черное, как в середине августовской ночи. С россыпью переливчатых далеких звезд.
     Далеких – но по-разному. Одни виднеются просто далеко, другие – в страшной космической глубине. Некоторые, кажется, вот-вот взорвутся от избытка своего белого или голубого света. Но таких  не очень много. Больше – просто ярких. И не очень яркие тоже есть. И совсем крошечные искорки, они еле проклевываются сквозь великое пространство космоса. А всех вместе – громадное множество. Кое-где клочками светлого дыма висят звездные туманности...